Игорь Гамаюнов - Именем закона. Сборник № 2

— Точно не скажу, но все произошло совсем недавно, с полчаса назад, не больше. Значит… — он отдернул манжет рубашки и глянул на часы, — значит, приблизительно в одиннадцать.

— Вы заходили в восьмое купе или все время продолжали стоять на пороге?

— Конечно, заходил. И я, и все остальные. Мы же не были уверены, что Рубин мертв. Проверяли пульс, слушали дыхание.

— Сдвигали труп с места?

Жохов неопределенно жмет плечами:

— Да нет вроде. Проводник предупреждал, чтоб ничего не трогали до прибытия на станцию.

Я чувствую, как катастрофически быстро тает запас времени, но и вопросов у меня почти не осталось.

— Что вы можете сказать об Эрихе?

— Что сказать? Ну, познакомились в поезде. Вроде вежливый молодой человек. Интеллигентный…

— Не знаете, где он сейчас?

— Кажется, у Тенгиза.

— Ясно, — говорю я, но ясности-то как раз нет. Как, например, они успели перезнакомиться: Степан Гаврилович. Эрих, Рубин, теперь еще и Тенгиз? Если б речь шла о соседях по купе — куда ни шло, а тут — сплошные знакомые. Паспорта они, что ли, друг другу предъявляли? Или едут одной компанией?

Я поднимаюсь. Следом за мной поднимается Жохов.

— Станислав Иванович, вы еще можете нам понадобиться, чтобы уточнить кое-какие детали. Не возражаете?

— Конечно, конечно, — соглашается он. — Мы с женой едем до конечной остановки. Если что — добро пожаловать.

Мы вместе возвращаемся к седьмому купе. Когда дверь отодвигается, я вновь вижу сидящую у окна женщину — очевидно, жену Станислава Ивановича. Она нервно вскакивает с места, и за секунду до того, как дверь отрезает меня от супружеской пары, я успеваю заметить ее искаженное гневом лицо.

Коридор по-прежнему пуст. Только у восьмого купе продолжают стоять понятые. Где мне искать этого самого Эриха? Проводника не видно, и разыскивать его нет времени. Придется еще раз потревожить Станислава Ивановича, хотя и рискую, судя по всему, стать свидетелем бурной семейной сцены.

Я стучу в дверь, отодвигаю ее и слышу обрывок фразы:

— …Ты хуже убийцы!..

Сильно сказано.

Они растерянно смотрят на меня. Жохов поднимается с полки, куда успел забраться с ногами. Голос его срывается на дискант, а руки непроизвольно взмывают вверх:

— По какому праву вы врываетесь?! Кто вам позволил? Стучать надо…

— Простите, я стучал. — Совесть моя чиста, это соответствует действительности. — Станислав Иванович, вы сказали, что Эрих у Тенгиза. Я забыл уточнить, в каком это купе?

— В четвертом. — Он в упор смотрит на меня, и, даже отвернувшись, я все еще чувствую его неприязненный взгляд, направленный мне в затылок.

Поезд стоит на станции уже лишних полторы минуты. Диспетчер обещал десять, максимум пятнадцать, и ни секундой больше. Его можно понять — у нас разные ведомства…

В четвертом купе навстречу мне поднимается рослый молодой человек. Отгороженный его широкими плечами, я не сразу различаю лежащего на полке второго пассажира, который дает знать о своем присутствии голосом с характерным южным акцентом:

— Заходи, дорогой. Заходи, пожалуйста.

— Спасибо. — Я обращаюсь к молодому человеку: — Вы — Эрих?

— Да, Эрих Янкунс, — отвечает он, возвращаясь на свое место. — Если нужен документ…

— Пока не надо…

В купе полумрак, пропитанный табачным дымом и едва уловимым ароматом цитрусовых. На столике — пепельница, переполненная окурками. В руке Янкунса дымит сигарета.

— Извините, — говорит он, проследив за моим взглядом. — Я сильно накурил.

— Ничего. — Я подворачиваю край матраца и присаживаюсь на освободившееся место. — В вашем вагоне умер человек. Что вы можете сказать о случившемся?

— Нехорошо получилось, — вступает в разговор второй пассажир. Это, как я понимаю, и есть Тенгиз. — Человека дома ждут, встречать будут, а он… Нехорошо!

Справедливое замечание, но времени на эмоции у меня не осталось, и я снова обращаюсь к Янкунсу:

— Есть сведения, что первым труп обнаружили вы. Так ли это?

— Наверно, так.

— Наверно? Как это произошло, расскажите.

— Я спал. Около одиннадцати часов проснулся от шума. На полу увидел Виталия Рубина, соседа по купе. Встал посмотреть, что с ним. В это время вошел пассажир из седьмого купе.

— Жохов?

— Да. Так, кажется, его фамилия.

— Что за шум вы слышали?

— Как это? — удивляется Янкунс. — Виталий упал с верхней полки. От этого я и проснулся.

— В купе, кроме вас, никого не было?

— Да, мы вдвоем занимали восьмое купе.

— Вы знали своего соседа раньше?

— Нет. Познакомились в поезде.

— Когда обнаружили его лежащим на полу, он был еще жив?

Эрих отвечает, тщательно подбирая слова, словно боясь что-нибудь спутать. Возможно, это связано с нетвердым знанием языка, а возможно, причина совсем другая.

— Когда я проснулся, в купе было темно. На полу кто-то лежал. Я нагнулся, но ничего не успел рассмотреть. Открылась дверь. Вошел Жохов. Стал кричать. Собрались пассажиры. Только тогда мы увидели, что этот человек мертв.

— После случившегося вы перенесли свои вещи сюда?

— Да, я перешел на свободное место.

— До какой станции едете?

— Мне выходить на конечной. Завтра днем.

— Хорошо. Оставайтесь здесь…

Я не без облегчения покидаю сильно прокуренное купе.

В коридоре меня встречает Волобуев.

— Ну как у тебя, розыск? С уловом?

— Пока ничего определенного, — уклончиво отвечаю я.

— На вот, почитай, — он протягивает мне протокол осмотра. — Эксперт еще там, не закончил, просил подождать. Внутри духотища — не продохнуть.

Мы пропускаем мимо себя понятых, фотографа, криминалиста и возвращаемся к восьмому купе. Стоя у двери, я осматриваю то, что теперь официально называется местом происшествия, читаю протокол. Он составлен подробно и тщательно, как всегда, когда дело ведет Юрий Сергеевич.

Слева на полке, застеленной для сна, я вижу чемодан с откинутой крышкой. В нем беспорядочной кучей свалено мужское белье и одежда со свежими бурыми пятнами. Такие же, еще не успевшие высохнуть пятна на наволочке и простыне. Рядом с чемоданом — небрежно брошенный пиджак, из которого в ходе осмотра извлечены документы, принадлежавшие умершему. Из них следует, что фамилия его — Рубин, звали Виталий Федорович. Родился 10 сентября 1939 года, уроженец города Свердловска, русский, не женат, судим в 1965 году за хищение государственного имущества, наказание отбыл, с последнего места жительства выписан три месяца назад.

Этим информация о покойном исчерпывается.

Судебно-медицинский эксперт продолжает осматривать перенесенный на правую нижнюю полку труп. На полу толстой меловой чертой обведен контур тела. Поза нарушила его пропорции, и кажется, что этот след оставил уродливый карлик с короткими кривыми ногами.

Еще раз перечитываю протокол осмотра.

На вещах Рубина, на двери, столике и полках следов, пригодных к обработке и идентификации, не обнаружено. Дверные ручки полны смазанных отпечатков пальцев, поверхность пола затоптана десятками пар ног.

Я возвращаю протокол Волобуеву. Бумагу, которую он, подписав, передает мне, можно и не читать, я уже понял, что теплые носки и телевизор переносятся до лучших времен. Сегодняшнюю ночь мне придется провести здесь, в вагоне.

— Юрий Сергеевич, позвони жене, — прошу я. — Прямо из отдела.

— Конечно. Езжай спокойно, я ей все объясню, — обещает он.

В коридор, надевая на ходу плащ, выходит эксперт.

— Пошли, пошли, товарищи, — торопит Волобуев. — До отправления четыре минуты.

Мы покидаем вагон и вместе с экспертом идем вдоль состава.

— Что скажете, Геннадий Борисович? — спрашивает Волобуев. Зная щепетильность эксперта, он задает вопрос мягко, без присущей ему напористости.

— Итоги подводить рано. — Эксперт поддерживает воротник плаща у горла, бережется от сырого осеннего ветра. — Кое-что можно сказать уже сейчас, но при условии, что мое предварительное мнение будет использовано только в оперативных целях…

Наше молчание принимается им за полное согласие.

— Смерть наступила больше часа назад, а точнее — около двадцати двух часов. Не позже. Возможно, даже чуть раньше, в пределах, скажем, пяти — десяти минут. Причина — непроникающее ранение в височной области. Нанесено тупым предметом. Рассечен кожный покров на затылке, кровь оттуда…

Геннадий Борисович сверхосторожен в оценках и выводах, но тем надежней полученные от него сведения.

— Скажите, а могли образоваться такие повреждения при падении с верхней полки? — спрашиваю я, но в этот момент из вагона выносят носилки с трупом.

Эксперт ждет, пока санитары установят их на тележку, а я тем временем замечаю, как занавески на нескольких окнах вагона раздвигаются. За стеклами видны размытые белые пятна — лица пассажиров. Наконец тележка отъезжает, и я повторяю свой вопрос. В ответ эксперт демонстрирует свои способности по части дипломатии.